Мы тридцать лет хотели через память стать свободными

Сорок расстрельных ям Все начинается в Красном Бору под Петрозаводском. Автобусы от Национального музея Петрозаводска едут по трассе — поездка бесплатна для всех. Останавливаются среди леса в двадцати километрах от города. Среди деревьев виднеются голбцы — могильные столбы с островерхими крышами — опознавательные знаки над расстрельными ямами. Больше десяти лет пытались найти это место Иван и Сергей Чугунковы — сын и внук случайного свидетеля одной из массовых казней местного жителя Дмитрия Чугункова, который перед смертью в 1980 году раскрыл близким тайну того ужаса — звуков выстрелов и шума работающих двигателей машин — свидетелем которого невольно стал, но место не назвал. Место удалось найти лишь в 1997 году, что подтвердила Прионежская районная прокуратура — сорок расстрельных ям. Ныне благодаря работе Юрия Дмитриева установлены имена 1 193 человек, убитых и захороненных здесь. Красный Бор — Самое страшное расскажу. Никаких приговоров не было, по плану, спущенному сверху, из Москвы, хватали людей, в течение недели-двух выносили решение о расстреле, вызывали людей из камеры с вещами, будто на медосмотр. Звучала команда «готов к этапу», а человеку скручивали руки и ноги, отбирали ценные вещи, срывали одежду. Связанных людей в Медвежьегорске сваливали в грузовики, клали плашмя, накрывали брезентом. Сверху садились охранники — один с отточенной пикой: тыкал в тех, кто стонал или пытался кричать, другой — с деревянной дубиной: лупил по ключицам, головам, пробивая черепа. Привозили к ямам полумертвых людей, здесь достреливали, сбрасывали в ямы. Если кто кричал «фашисты», требовал прокурора — тех забивали насмерть. За ночь предположительно около четыре рейса совершали машины — 16 километров от Медвежьегорска до Красного Бора, — рассказывает руководитель Центра «Возвращенные имена» при Российской национальной библиотеке Анатолий Разумов. В День Памяти в Красном Бору Место памяти и солидарности После Красного Бора — дорога в Медвежьегорск, ныне — маленький городок, ставший в свое время городом только благодаря ГУЛАГу. Здесь, в огромном здании бывшей гостиницы, где останавливались писатели, приехавшие на Беломорканал, чтобы написать книгу о «перековке», часть первого этажа занимает краеведческий музей. Его директор Сергей Калтырин впервые не поехал в Сандармох — запретили сверху, нашли причину. Едем в Сандармох. К мемориалу от парковки автобусов идем за крестным ходом. Идут колонной местные казаки, неодобрительно смотрят на украинский флаг, который несет петрозаводчанин — вузовский преподаватель Андрей Литвин, уволенный за свои взгляды с работы. Митинг на песчаной площадке Сандармоха, окруженной деревьями и голбцами с фотографиями убитых второй год проходит без Юрия Дмитриева. Председатель петербургского «Мемориала» Александр Даниэль, открывая собрание, говорит с надеждой о том, что в следующем году Юрий Алексеевич будет здесь, с нами. Казаки стоят колонной поодаль, снимают шапки на общей минуте молчания, но потом, когда слово берет директор НИЦ «Мемориал» в Санкт-Петербурге Ирина Флиге, не выдерживают, начинают выкрикивать: «Что вы тут за политику разводите!» в ответ на ее слова о сегодняшней российской власти, унаследовавшей преступления советского режима. Флиге говорила о том, то Сандармох стал ныне и местом солидарности с людьми, которых сегодня пытают и мучают в тюрьмах, местом нашей памяти и солидарности — мы солидарны с украинцами, в 2014 году сюда впервые не приехала украинская делегация, которая 16 лет ездила каждый год. Недовольство в строю казаков нарастало, вот уже чуть было не дошло до драки с активистом, который раздавал газету о Дмитриеве. Есаул увел казаков молиться в церковь, а потом, проигнорировав собственное запланированное выступление, увел всех своих возлагать венки и молиться к памятному знаку казакам. Казаки сюда приходят ежегодно, молятся за своих и возлагают венки к своим. Но такую агрессию и неприятие проявили впервые. Митинг продолжается. Анатолий Разумов говорит о том, что впервые в бюджете Республики Карелия будут на следующий год заложены средства для восстановления барельефа ангела на камне у входа в мемориал — том самом камне, где сейчас только слова «Люди, не убивайте друг друга», барельеф 12 лет назад обрушился, теперь появилась возможность его восстановить. Разумов говорит еще и том, что сюда 25 августа приедут другие люди — те, кто под патронажем Российского военно-исторического общества будет искать здесь захоронения красноармейцев, якобы расстрелянных в Сандармохе финнами в период оккупации в период Великой Отечественной войны. — Мы знаем, это доказано, что Сандармох — место памяти Большого террора, стыдно, что есть люди, которые не стесняются заявлять другое. Местные жители, обратите внимание — что будут делать тут эти люди, это продолжение лживой тенденции, которая была в Катыни, в Медном, теперь и к Сандармоху хотят приспособить, — говорит Разумов. Екатерина Клодт — дочь Юрия Дмитриева — в футболке с портретом отца. Она говорит, что снова второй раз здесь выступает вместо папы, благодарит всех, кто пришел, рассказывает, как встречалась с отцом — дали свидание в петербургской психиатрической больнице № 6, где в то время находился Дмитриев. Дочь Юрия Дмитриева Екатерина Клодт на митинге в Сандармохе Публицист Александр Архангельский говорит об объединяющей памяти — здесь мемориалы финнам и грузинам, татарам, полякам, чеченцам, многим и многим другим. — Почему преследуют Юрия Дмитриева? Потому, что нынешние чекисты не могут простить ему разоблачения преступлений прежних чекистов — тех, чьими наследниками они себя считают. И потому, что сегодня в России ударными темпами строится сталинское государство — где человек это пыль под ногами, где интересы государства неизмеримо важнее интересов человека, где жертвой репрессий может стать любой и где «органы» никогда не ошибаются, — говорит депутат петербургского парламента Борис Вишневский. Из карельских властей в Сандармох никто не приехал, как и в Красный Бор. В Сандармохе была и выступила только депутат Горсовета Медвежьегорска, учительница музыки Валентина Евсеева, она, как и Разумов, тоже говорила об этих местах, где творилось зло, но благодаря памяти, оно поглощается добром. Прибыли иностранные дипломаты. Официальные делегации генеральных консульств. Венки от Германии, Украины, Эстонии, Финляндии… После митинга все разошлись по пронизанному солнцем урочищу, где среди деревьев под голбцами с фотографий смотрят убитые люди. Ученики московской Киношколы каждый год приезжают сюда, устанавливают таблички по списку — в списке 23 интеллигента, которых убили в Сандармохе. В этом году на кресте появилась табличка с портретом искусствоведа и реставратора Александра Анисимова — репродукция с известного портрета Анисимова на фоне древнерусских памятников работы Кустодиева. Ученики Московской киношколы установили памятную табличку убитому в Сандормохе искусствоведу анисимову - копию портрета Кустодиева Спасибо Дмитриеву Крест с табличками, деревянный столик и скамейка. Пожилая женщина разложила на столике скромную поминальную трапезу — конфеты, печенье, морс в бутылке. Она сегодня пришла к своим близким одна. Здесь, под этим крестом, в расстрельной яме лежат ее отец Владимир Иванович Белов, ее дядя — Сергей Васильевич Филин и дальний родственник Василий Васильевич Лотаков. Валентине Владимировне Сухоплюевой восемьдесят два, когда 27 декабря 1937 года арестовали отца — пожарного инспектора в Петрозаводске, ей был годик, папу она не помнит совсем, только по фото. Но помнит всю последующую без папы жизнь: мама осталась с четырьмя детьми — два брата одиннадцати и девяти лет и сестренки — погодки. На работу мать — жену врага народа — не брали, перебивались кое-как, люди помогали, кто не боялся. В период войны семья собиралась эвакуироваться — вывозили на баржах, им не хватило места в двух, пока ждали третью — две ушедшие потопили нацисты. Оккупацию пережили в деревне — дед, отец отца забрал к себе. Как только пришло освобождение — в 1944 году, в армию забрали 18-летнего старшего брата, он погиб в Польше за три месяца до окончания войны: Григорий Белов похоронен в польском городе Пиш. Валентина Владимировна Сухоплюева (Белова) у могилы родных в Сандармохе — Мама, как забрали отца, все ждала, ждала, что вернется он и будет нам хорошо, потом уже после смерти Сталина стала искать. Получила извещение о смерти — что скончался от туберкулеза легких в 46-м году, но потом уже, когда все эти разоблачения пошли, когда — спасибо Дмитриеву — Сандармох раскрыли, мы нашли, где отец лежит, узнали, что был расстрелян в 38-м, — вспоминает Валентина Владимировна. — Когда в 1991 году в пожарной части открывали музей, то там про 80 человек репрессированных рассказывали, одна сотрудница пожарной части ходила в архивы ФСБ, узнавала и про папу тоже, нам сказала — лучше вам не ходить, не читать, какие страшные вещи с ними там со всеми делали, издевались, пытали. В Сандармох я приезжаю с самого начала, двадцать лет уже, почти каждый год, раньше приезжали с сестрой, но она умерла, сын мой приезжает, внуки, — продолжает она. — Ночью пришли за папой, сестра помнила, что он стоял расстроенный, мама плакала, а папа рукой помахал, фото остались только — он там хороший такой, бравый. Мертвых под этой землей больше После Сандармоха тем, кто едет дальше — на Соловки, предстоит дорога в Кемь, на причал, потом морем до архипелага. После открытия Сандармоха Дни памяти соловецких заключенных мемориальцы перенесли с июля на август. Соловки живут напряженной туристической жизнью — кафе, рестораны, гостиницы, сувенирные лавки, туристы, паломники. Экскурсоводы стараются немного говорить про лагерь — паломникам не нравятся эти рассказы. Но в музее, созданном в бывшем бараке — рассказ подробный. На самом острове упоминаний и указателей памятных мест, связанных с Соловецким лагерем, немного: у Савватьевского скита, где за свои права боролись и погибали политзеки (но памятный камень, установленный «Мемориалом» в 2013 году, простояв два дня, бесследно исчез), на Секирной горе, где был штрафной изолятор и расстрелы. В церкви Вознесения на Секирной — снова храм, но остался тюремный глазок на двери первого этажа, сквозь него можно смотреть на алтарь. По склонам горы — захоронения. Юрий Дмитриев копал здесь два года, потом монастырь не разрешил. На месте раскопок — кресты и количество захороненных — три человека, 26 человек… На самом деле здесь гораздо больше тайных могил. И то, что обозначено, невольно сужает пространство памяти, потому что кажется — ну вот, это только здесь, а на самом деле это не так, мертвых под этой землей больше, и не все места обозначены крестами. Подножие одного из крестов на местах захоронений на склоне Секирной горы. Соловки Ирина Флиге ведет и на действующее Соловецкое кладбище в поселке, просит взять с собой камешки — чтобы положить у креста, под которым захоронены кости — их собрала сотрудница музея, когда при строительстве домов на Соловках из-под земли пошли эти кости — останки заключенных, похороненных без гробов. Камешки у креста — для того, чтобы удержать место памяти, ведь болотистая земля проседает, спасает только каменный холм, постоянно возобновляемый. На ул. Павла Флоренского на месте части кладбища заключенных — площадка с крестом и Соловецким камнем, рядом с ним на небольшой площадке — камни поменьше — от поляков, украинцев, якутов, чеченцев, русских. В тридцатый раз в этом году на Соловках — Дни памяти. Александр Даниэль говорит, что, наверное, надо подвести некоторые, пусть промежуточные, но итоги борьбы за память и констатирует: «Мы проиграли. И чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть вокруг себя — все возвращается, вернулось уже: вся власть у тайной полиции, фальсифицируются судебные дела, вернулись пытки на следствии, растет количество политзеков в нашей стране, а если взглянуть шире — то мы не свободны, в стране послушный парламент, имитация демократии, выборов, гражданских институтов. Мы тридцать лет назад через память хотели стать свободными, этого не получилось». Александра Крыленкова, основательница «Наблюдателей Петербурга» говорит о том, что надо помнить не только о жертвах террора, но и о сопротивлении — а оно было. Никто из местной соловецкой власти не пришел в это день к камню и кресту на ул. Павла Флоренского. Один из соловчан, взяв слово, сказал, что людям не рекомендовано приходить сюда — в рабочий день. Но люди помнят, но боятся неприятностей — у всех семьи, дети. На Соловках много стен с объявлениями, ни одного объявления о Днях памяти найти не удалось. Юрий Бродский, отдавший Соловкам полвека, автор двух книг об архипелаге, говорит о святости Соловков — эта земля пропитана кровью, но и о том, как уничтожается память, в том числе и монастырем — уничтожили табличку на тюрьме, где сидел декабрист Горожанский, уничтожили — забелили последнюю надпись, сделанную одним из заключенных в Преображенском соборе — надпись была на арамейском языке-языке Христа. Бродский думает, что не будет и давно обещанной архангельским губернатором комнаты Лихачева на Соловках. «Наверное, мы не смогли что-то понять, наверное, память как таковая не делает людей свободными, наверное, мы ошибались, — продолжает Даниэль. — Наверное, свободными делает людей понимание и осмысление прошлого, которое мы не сумели осмыслить, самые умные и начитанные не могут дать ответа на вопрос — что же происходило с нашей страной, пока мы не сумеем ответить на этот вопрос, мы не сможем достигнуть понимания. Автоматизм ритуалов памяти нас не спасает, мы проиграли бой за прошлое, но пока мы живы, мы будем его продолжать, нас обязывают к нему наши мертвые». Справка: В Красном Бору установлены имена 1193 человек, убитых в 1937-38 годах и зарытых здесь. В Сандармохе выявлено 236 расстрельных ям. Под Медвежьегорском в период Большого террора 1937-38 годах расстреляли свыше 3 500 жителей Карелии и свыше 3 000 заключенных и трудпоселенцев Беломорканала, а также по приговорам ленинградской Особой тройки НКВД 27 октября и 1-4 ноября 1937 года расстреляны 1 111 заключенных Соловецкой тюрьмы. Фотографии: Галина Артеменко